ПоЯкаем
На самом деле, интересно вот так повернуть клавиатуру боком к экрану и не видеть того, что выводит печатная мысль.
Почему, случайно оставшись дома, появляется, например, чувство не долгожданного комфорта, а ощущение тоскливости с толстым животиком, которое излечивается поглощением съестных припасов в кухонных закромах?
Почему, достигнув 21 года, не имея толком образования, социального статуса, собственного мнения особого и повода для уверенности в завтрашнем дне…сидишь в бездействии, считая изгибы собственного тела и самодовольно погружаясь в хандру, душившую в углу?
Отчего откуда берется претензия на философскую усталость и догматичность соображений о собственной недостаточности.. Вот читаю «Нарушенные завещания» чешского писателя Кундеры. Он пишет о потерянном таланте, об ускользающей чистоте творения художника. Нарушенные завещания Стравинского, Кафки, Малера, Шопена и др. Право на то, чтобы быть непризнанными современниками, должно остаться неприкосновенным, — так рассуждает Кундера. Тут и напрашивается вывод:
Непризнанность — залог настоящего огня или искры подлинного творчества, чем озабочено человечество с тех пор, как перестало жить собирательством? Зачем мусорокопание, как называет Кундера всякую поисковую работу по добытии неизданных ЕЩЕ! Произведений автора N…?
Например, когда мне пришлось обретаться в одном из московских архивов, рядом со мной взрослые ученые с видом знатоков разбирали любовную переписку Гончарова. И имели ли они на это право?
Разве, как говорит Кундера, люди не всегда одинаковы в своей непохожести на публичных, общественных личностей, в своей интимной жизни, разве они уникальны в том, что чихают, кашляют, сжимают руки в кулаки или ковыряют в носу?
Разве они не самостоятельны в своем решении не показывать «бытовые» ниши и разве эти ниши не могут быть преданы забвению?
Пусть строфа не потонет, но пусть все личные и обычные события домашней неурядицы (подчас именно эти подробности интересуют т.н. исследователей) канут в Лету.
И также, как всегда метко, подмечает Кундера ту особенность времени, типологию которого мы стремимся обозначить через «я» местоположение, начиная с младенчества словами: я что-то особенное, я представляю что-то уникальное — меня за это любят и я вечен в народной памяти, или же я ничтожество, я обычный средний человек — меня не любят, не запомнят, и колебания между двумя указанными полюсами самооценки продолжаются всю жизнь.
Однако тем не менее, как замечают представители разных художественых сред, наступила эпоха показа, и не один человек, субъект общества, не будет себя чувствовать комфортно в условиях немоты. И здесь мы наблюдаем действие удивительного закона! Тенденция привлечь в свидетели истории многомиллионную аудиторию приводит к выпадению данного эпизода из памяти истории. Белинский писал на потребу дня, работая профессиональным журналистом, и как тяжеловесны, будем откровенны, его безусловно ценные для истории литературы пассажи сейчас!…как он все более и более уходит в беспамятство.
Момент осознания особости в любом ее выражении, будь то собственная прическа и лицо, или произведение творчества или идентификация себя по принадлежности к поколению или социуму, религии, веку и.т.д. Какая ждет награда за право быть уникальным?
Обратится ли этот момент в мерцающую эстетику и этику, «особость» станет музейным экспонатом, может быть, деяния особого человека сделаются предметом искусства и будут оценены и признаны такими же уникальными особями, или вообще этот момент — еще и сигнал того, что утопии как вечной жизни группы великих и лучших людей быть не может никогда; особые, уникальные, не такие, как все, разлучены с миром и со своим временем ..так как его опережают..в этом и заключается суть человека не по стандарту, чьи завещания продолжают нарушать его бесславные потомки…
